Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов) - Страница 27

К оглавлению

27

– Все кончено… – сказал он.

– Значит, сбудется твоя мечта!

– Какая?

– Ты ведь давно хотел умереть.

– Пожить бы еще немного… – прошептал он.

– Я буду искать выход из положения. А ты возьми себя в руки. Отвлекись! Сочини стихотворение этой своей В. Э.

– Она не прочтет его…

– Почему? А может, когда-нибудь обнаружат наши скелеты, и рядом с твоим будет лежать стихотворение. Она прочтет – и вздохнет украдкой…

– Она не вздохнет.

– Почему?

– Потому что ее нету…

– Как – нету?

– Так… Не существует. Я не могу лгать тебе в эти последние часы своей жизни.

– А другая? А. Я.?.. Ее тоже нет?

– Тоже.

– А Б. Ю.?

– И ее…

– Ты что же, брал первые попавшиеся буквы?

– Почему первые попавшиеся? У меня была своя поэтическая система. Свой метод.

– Какой метод? Скажи. Раскрой тайну! Все равно нам немного осталось…

– Поэтому я и скажу. Да, был у меня свой принцип! Я брал первую букву алфавита и последнюю, потом вторую от начала и вторую от конца, третью от начала и третью от конца. Так и получались: «А. Я.», «Б. Ю.», «В. Э.». Понимаешь?

– Ты здорово выучил алфавит! А любви, значит, не было?

– Почему? Я влюблялся, хотел умереть, потом охладевал, возвращался к жизни и снова влюблялся!

– В никого?

О, сколько на свете неожиданного и необъяснимого!

– Разве это первый случай в литературе? Разве и другие поэты не придумывали, не воображали себе образы любимых? И разве не поклонялись им, как живым людям?

– Я об этом не слышал.

– И не догадывался?

– Нет, не догадывался.

– Ну, как же ты так? Разве это не ясно?..

– Что?

– А то, что выдуманный образ почти всегда лучше реального.

– Ну уж прости…

– Разве я могу простить, когда ты не понимаешь элементарных вещей?

Он снова заговорил в своей любимой манере, вопросами, чего я просто не выносил. Он все время недоумевал: как это я не знаю, не слышал, не читал!

– Слушай, Покойник, хоть в этот последний час разговаривай по-человечески, – сказал я с плохо скрываемым раздражением. – Если хочешь, то объясни, а не хочешь…

– Почему бы мне не хотеть?

– Опять ты…

– Пойми, у каждого человека есть свой стиль разговора; это его индивидуальность. Разве это…

Я решительно сделал шаг в сторону.

– Не уходи! – Покойник схватил меня за руку. – Я хочу все объяснить тебе… Может быть, ты случайно спасешься – и тогда откроешь тайну моих «посвящений»! Видишь ли, живые люди всегда обладают разными недостатками, слабостями. А вымышленный образ может быть без сучка и задоринки. Так сказать, идеальным! Ему как-то приятнее поклоняться. Как мечте! А люди всегда с недостатками…

– Зато ведь они живые!

– Разве это существенно?

– А разве нет?

Покойник взглянул на меня с жалостью:

– Когда-нибудь ты поймешь. В общем, если ты случайно… Тогда прокомментируй мои стихи, чтобы не возникали вопросы. А то станут разыскивать всех этих «А. Я.» и «В. Э.», наткнутся на кого-нибудь не того…

– Покойник, не будь таким мрачным. Твой вид действует на других.

Он изобразил на лице «последнюю улыбку».

– Вот видите, какое у Покойника хорошее настроение! – сказал я. – А у тебя, Принц? Что ты там сочинил?


Я тоски в сыром подвале
Не испытываю, нет!
Здесь, в подвале, мы узнали,
Как прекрасен яркий свет!
Сердце радостное бьется:
Все в сравненье познается!

Принц Датский виновато развел свои огромные руки в стороны:

– Вот… Пришло на ум. Может, вам будет приятно?

Физическая сила упорно продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью!

Добрый Принц хотел доставить нам радость, но стихи его никому особой радости не доставляли, потому что все уже к ним как-то привыкли. Кажется, первый раз в жизни Принц почувствовал это и, спрятав за спиной свои руки (он всегда не знал, куда их девать), тихо произнес:

– Тогда простите…

– За что?! Ты очень точно выразил наше общее настроение! – воскликнул я с плохо скрываемым сочувствием.

Мое сочувствие не понравилось Принцу. Он вдруг разорвал стихи и выбросил в темноту. В ту самую, которая помогла ему оценить свет!

– Разве это не обычно? – задал свой очередной вопрос Покойник.

– Что? – не понял я.

– То, что произошло. Разве классики не уничтожали своих произведений? Не сжигали их?

– Но на это всегда были причины, – возразил я. – Их не признавали, не понимали… А мы Принца всегда понимаем. Но ничего… Заседание кружка продолжается!

Миронова подняла руку и сказала:

– Можно мне?

– Конечно. Чем ты нас порадуешь, Миронова? Зарисовкой? Названия ее зарисовок всегда начинались со слов «мой», «моя» или «мое»: «Мой день», «Мое утро», «Моя сестра», «Моя комната»… Эта зарисовка называлась «Мое воскресенье».

Обычно по воскресеньям я встаю в 9 часов 30 минут по местному времени, чтобы в 10 часов послушать «Пионерскую зорьку». Но в это воскресенье будильник зазвонил как в обычные дни, то есть ровно в 7 часов 10 минут.

Умылась я быстро, как никогда: в ванной комнате было пусто, все еще спали, никто не спешил на работу. В 7 часов 30 минут по местному времени я съела один бутерброд с колбасой и яичницу…

«Ее последний завтрак!» – подумал я. Миронова продолжала:

...

В 8 часов 30 минут я была в школьной канцелярии. Там собрались все члены литературного кружка, чтобы ехать на старую дачу, где творил писатель, имя которого раньше носил наш кружок. Глеб Бородаев, внук писателя по папиной линии, сообщил нам, что наш классный руководитель Нинель Федоровна заболела. Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…

27